В старинные времена, жил-был солдат. Звали его “Ни то ни се”. А за то его так звали, что был он человек ни плохой, ни хороший, ни храбрый, ни робкий, ни пьяница, да и выпить любил, одно слово, был он ни то ни се.
Когда он умер, оставил после себя стариков-родителей, жену, еще молодую, да двух сынков-малолеточков, одного по шестому году, другого по четвертому.
Нужно было солдатику на том свету место отвести какое он себе заслужил, ежели много нагрешил – ад кромешный, а коли Богу угодил, то рай пресветлый. И вышло на поверку, что и на том свету он ни то ни се, значит, из грешных повыбился да и в праведные не попал. Куда его девать? Думали, думали и поставили солдата у райской калитки на карауле стоять, должность уже ему знакомая, к тому же и приятная: нет-нет да и донесется до него по ветерку из рая ангельское пение.
Стоит солдат на карауле. И пришла к калитке Смерть Красная: один костяк в саване белом, на плече большая коса, которой людей косит. Солдат сперва оробел, а потом подумал: “Чего мне бояться? Я уже умер, значит, не ко мне пришла.” Подтянулся и окликнул:
— Кто идет?!
— Это я, Смерть Красная, пришла у истинного Христа себе дела просить. Можно ли мне в рай войти?
Видит солдат, что Смерть вовсе не страшна: речь такая тихая, смиренная, набрался храбрости и говорит:
— Не время, сударыня, обожди малость, а то, ежели поскорости нужно, посиди тут, а я о тебе доложу.
— Доложи, солдатик, я отдохну немного, изустала. Вошел солдат, докладывает, что пришла Смерть Красная, себе работы просит. И говорит на это Христос:
— Пусть этот год Смерть косит дряхлых стариков и старух.
Пошел солдат назад, а сам задумался:
— Ну, несдобровать моим родителям, пришел их черед, давно уж им сюда перебраться нужно. Эх, умрут – худо будет. При стариках все бы получше. Что, разве обмануть костяную-то? Авось не догадается.
Растолкал солдат Смерть Красную: та было вздремнула.
— Слушай приказ, — говорит. — Вот тебе дело на год: броди по болотам, собирай там колоды да носи их в кучу!
Подивилась Смерть: отроду этого дела у ней не бывало, и не домекнулась, что этот приказ не от Христа, а солдатом выдуман. Делать нечего – пошла. Кое-как год прошел. Гнилые колоды надоели, измаяли бедную. Иную только возьмет, она вся трухлявая, развалится, как ее в кучу нести? Через год Смерть опять у калитки, в рай просится о новой работе узнать. Солдат и пустил бы, да думает: “А ну как пожалуется? Будет мне нахлобучка”.
— Отдохни, голубушка, – говорит он, будто жалеючи, -устала, твое дело нелегкое. Я за тебя справлюсь, посиди тут.
И пошел докладывать, что Смерть пришла, на год просит себе работы.
— Пусть на этот год губит она людей молодых да здоровых, – говорит Христос.
Упало сердце солдатское. И рад бы он с Домной повидаться, да и то думает: “Нечего бабе у калитки делать, а дома останутся двое старых да двое малых. Плохо дело. И не хочешь, да солжешь”. Даже осерчал на Смерть Красную.
— Слушай приказ, — говорит он ей в сердцах, — поди на лесные сечи и самые здоровые пни и коренья корчи и клади в одну кучу.
Всплакнула даже Смерть Красная. За что ей такое наказание? Однако перечить не посмела и пошла свой урок исполнять. Прошел и этот год. Долог он Смерти показался. Пни и коренья надсадней колод были. Идет опять к знакомой калитке.
— Нельзя ли, солдатик, мне самой доложиться? Смекнул солдат, что опасно Смерть допустить, хоть жаловаться ей и в голову не приходило, однако хотела она Христу в ноги пасть и слезно его умолять, чтобы сжалился и дал дело привычное. А солдат себе на уме, знает, что и без жалоб догадаются о его проказах.
— Душой бы рад, голубушка, тебя допустить, да не велено: за что-то на тебя осерчали. А приказали, когда придешь, о тебе доложить.
Что тут делать? Осталась Смерть опять у калитки, слезами обливается. Солдат пошел докладывать.
— На этот год пусть мелюзгу собирает! — задал урок Христос.
“Год от году не легче, — думает солдат, — мои-то ребятишки только подросли немного, Васька уж боронит, Ванька сено подгребает. Домна ему и грабли маленькие купила. Смахнет их костяная, как былинок, не помилует. Эх, совру последний раз, будь что будет”. И говорит солдат Смерти Красной:
— Ну, нынче твоя работа полегче. Велел тебе Христос по зарослям лишний мелкий осинничек выбирать, людям помогать, нынче помилостивей стал, о тебе спрашивал, не больно ли худа стала?
Понурила Смерть свою голову и пошла на работу.
И третий год минул. Не все солдату обманывать. Довелось так, что, когда Смерть пришла к калитке, попалась самому Христу на очи: в оконце он смотрел. И так-то она переменилась, что даже не признал ее с виду, узнал только по голосу.
— Где ты, Смерть Красная, была? Что делала? Отчего так худа стала?
— Сам ты, Христос, это знаешь-ведаешь. Даешь мне работу неподходящую. Колоды и в болоте бы сгнили, а сечи мужики вычистили бы, заросли опять зарастут.
И попался солдат, к расправе потребовали. За все его неправды присудил ему Христос носить Смерть по земле на плечах целый год: пешей ей было трудно ходить после той работы. Дали ему опять человеческое тело, на землю спустили. Любо не любо – запрягайся. Тяжелехонек бывал солдатский ранец, а эта ноша не в пример тошней: костями Смерть плечи натирает, а что всего хуже – так противно очень.
Зашел солдат в кабак, выпил шкалик по старой привычке, купил табакерку берестяную, табачком ее насыпал, тоже извадка была. Ходит и понюхивает со скуки да с горя. Смерть Красная не знала, что за табак такой и зачем люди нюхают. Спрашивает солдата:
— Скажи, солдатик, что это у тебя?
— Спрос, — огрызнулся он. — Кто спросит, тому в голову сбросит.
Так и не сказал. Да пристала Смерть, скажи да скажи. Известно, бабье дело – любопытна была.
— Рай земной, — пошутил солдат. А та спроста и поверила:
— Что за рай, пусти меня в рай земной!
Подивился солдат ее глупости, думает: “Посадил бы тебя, проклятую, лишь бы упряталась”. Одолела Смерть, все просит:
— Пусти меня в рай земной!
— Не влезешь – велика, а носу у тебя нет, чтобы по-моему значит, — говорит солдат.
— А я комаром обернусь, — не отступает она.
— Молчи, надоела, а не то полезай скорей, — а сам и табакерку открыл, думает: “Добро бы влезла”.
Смерть помахала косой над головой и обернулась комаром. Только влетела она в табакерку, солдат мигом закрыл ее крышкой, обвязал табакерку платком покрепче и сунул за пазуху.
Целый год гулял солдат по земле, обзавелся приятелями, виделся и с Домной, только та его долго боялась, за мужа долго не признавала. Пуще глазу берег он табакерку, как бы не обтерять. Найдут – развяжут. Нюхать даже перестал. В тот год на земле никто не умирал.
Незаметно прошло время. Пора опять на тот свет. Надо табакерку развязывать... Чуть не задохлась в табакерке Смерть Красная. Вылезла, еле оправилась и первым делом – хвать солдата своей косой. Умер солдат и на суд предстал. Хоть и говорил он, что Смерть сама в табакерку напросилась, послали его за это в ад. Об одном лишь упросил солдат: дозволили бы ему еще пожить на земле недельку, деткам своим наказать, чтобы они по-отцовскому не делали, его злой доли убоялись. Только не к деткам он пошел, а в лес и нарезал там целую ношу лутошек (то есть молодых липок, с которых сдирают лыко).
— Ну, теперь есть чем от скуки в аду позаняться, — говорит он.
Пришел в ад, не унывает, сел в уголок, достал ножик и давай из лутошек крестики вырезать. Подошли черти солдата мучить, а солдат возьмет и бросит в них крестик. Испугались черти, побежали, а солдат вдогонку, всех разогнал. Не стало от него в аду житья. Стали Христа просить, чтобы солдата убрал. Делать нечего – вывели. Только куда же его девать? На том свете он так-таки и не ужился. И послали его опять на землю:
— Живи-де, пока не надоест, а нам тебя не нужно.
